17 ч. ·
Иногда он впадает в байронизм и ищет бури, мятежный. Играют волны, ветер свищет, и мачта гнется и скрипит, или что там у него вместо мачты, вот это вот всё
Раньше, лет пять назад, я пугалась и участвовала в его кровопролитных драмах, мы ругались, орали друг на друга, он порывался уйти и подраться на улице.
Я его за все время пару раз только не сумела удержать, и обидно-боязно было, что подерется, он может, ему не страшно. Однажды я видела, как он, не повышая голоса, заставил расступиться стаю бродячих собак, просто сказав им что-то вроде "ну, кого первого, ребята?" - и шавки разбежались, а вожак поджал хвост, если бы мне такое рассказали, я бы не поверила, но вот это видела своими глазами.
Потом в какой-то момент я поняла, что темная ярость - это заразно и перестала вовлекаться, "с бредом работаем, в бред не включаемся", и если чувака скрутило агрессией - то лучше всего действовать не через голову, а как-то более тонко. Сопереживать, но не впрямую словами, а хитрее. Интонацией, легкой улыбкой, молчанием, всеми этими женскими тссс и шшш, и поглаживаниями по голове.
Мужчины все варвары по сравнению с нами, все безумные дикари. Грань, отделяющая их от животного состояния, исчезающе мала, и иногда только женщина может стать для них этой гранью, своего не остается ничего, свое они уничтожают сами. И вот превращаешься в пластырь, в целительную мазь, чтобы отделить его раны от внешнего мира, заговорить боль, заставить ее замолчать.
Он давно спит, а я вот не могу уснуть. Надо бы поспать, а не могу.
Journal information